Неточные совпадения
Думая, он видел пред собою разнообразные лица
учеников Маракуева; лицо Дьякона было наиболее антипатичным.
— Вероятно — ревнует. У него
учеников нет. Он
думал, что ты будешь филологом, философом. Юристов он не выносит, считает их невеждами. Он говорит: «Для того, чтоб защищать что-то, надобно знать все».
Из открытого окна флигеля доносился спокойный голос Елизаветы Львовны; недавно она начала заниматься историей литературы с
учениками школы, человек восемь ходили к ней на дом. Чтоб не
думать, Самгин заставил себя вслушиваться в слова Спивак.
«Притворяется!» —
думают ученики. «Какие способности у этого лентяя!» —
подумает учитель.
— Врал, хвастал, не понимал ничего, Борис, — сказал он, — и не случись этого… я никогда бы и не понял. Я
думал, что я люблю древних людей, древнюю жизнь, а я просто любил… живую женщину; и любил и книги, и гимназию, и древних, и новых людей, и своих
учеников… и тебя самого… и этот — город, вот с этим переулком, забором и с этими рябинами — потому только — что ее любил! А теперь это все опротивело, я бы готов хоть к полюсу уехать… Да, я это недавно узнал: вот как тут корчился на полу и читал ее письмо.
Он пугался этих приговоров, плакал втихомолку и
думал иногда с отчаянием, отчего он лентяй и лежебока? «Что я такое? что из меня будет?» —
думал он и слышал суровое: «Учись, вон как учатся Саврасов, Ковригин, Малюев, Чудин, — первые
ученики!»
Павел
подумал и сказал. Николай Силыч, с окончательно просветлевшим лицом, мотнул ему еще раз головой и велел садиться, и вслед за тем сам уже не стал толковать
ученикам геометрии и вызывал для этого Вихрова.
Далеко не так приятны были ожидания Передонова. Уже он давно убедился, что директор ему враждебен, — и на самом деле директор гимназии считал Передонова ленивым, неспособным учителем. Передонов
думал, что директор приказывает
ученикам его не почитать, — что было, понятно, вздорною выдумкою самого Передонова. Но это вселяло в Передонова уверенность, что надо от директора защищаться. Со злости на директора он не раз начинал поносить его в старших классах. Многим гимназистам такие разговоры нравились.
Женевец привязался к своему
ученику почти так же, как мать; он иногда, долго смотрев на него, опускал глаза, полные слез,
думая: «И моя жизнь не погибла; довольно, довольно сознания, что я способствовал развитию такого юноши, — меня совесть не упрекнет!»
Прошло несколько дней, на дворе заговорили, что отправленный в больницу
ученик стекольщика сошёл с ума. Евсей вспомнил, как горели глаза мальчика во время его представлений, как порывисты были его движения и быстро изменялось лицо, и со страхом
подумал, что, может быть, Анатолий всегда был сумасшедшим. И забыл о нём.
Ученики и горожане любили Червева, но особенного в нем ничего не замечали, кроме того, что многие
думали, будто у него есть деньги, да он их бережет, потому что ни на что не тратил.
Лучшие
ученики в высшем классе, слушавшие курс уже во второй раз, конечно, надеялись, что они будут произведены в студенты; но обо мне и некоторых других никто и не
думал.
Кулыгин. В какой-то семинарии учитель написал на сочинении «чепуха», а
ученик прочел «реникса» —
думал, что по-латыни написано… (Смеется.) Смешно удивительно. Говорят, будто Соленый влюблен в Ирину и будто возненавидел барона… Это понятно. Ирина очень хорошая девушка. Она даже похожа на Машу, такая же задумчивая. Только у тебя, Ирина, характер мягче. Хотя и у Маши, впрочем, тоже очень хороший характер. Я ее люблю, Машу.
— Так
думают о Задунайском благодарные
ученики его.
«Это он, однако, сделал ошибку!» —
подумал Щавинский, когда услышал его чтение, чрезвычайно правильное, но деревянное, с преувеличенно-точным произношением каждой буквы, каким щеголяют первые
ученики, изучающие чужой язык. Но, должно быть, Рыбников и сам это заметил, потому что вскоре захлопнул книжку и спросил...
Я иной раз смотрел на него и
думал: взять его к себе вроде как в
ученика…
И долго
думал Фома, почти весь день. Разошлись по делам своим
ученики, и уже где-то за стеною громко и весело кричал Петр, а он все соображал. Он сделал бы это быстрее, но ему несколько мешал Иуда, неотступно следивший за ним насмешливым взглядом и изредка серьезно спрашивавший...
Он
думал о том, как он будет с первых классов гимназии угадывать «искру Божию» в мальчиках; как будет поддерживать натуры, «стремящиеся сбросить с себя иго тьмы»; как под его надзором будут развиваться молодые, свежие силы, «чуждые житейской грязи»; как, наконец, из его
учеников со временем могут выйти замечательные люди…
Считай себя всегда школьником-учеником. Не
думай, чтобы ты был стар, чтобы учиться, что душа твоя уже такова, какой она должна быть, и не может быть лучше. Для разумного человека нет оконченного курса: он до самого гроба
ученик.
Какая страшная ошибка
думать, что души людей могут жить высокой духовной жизнью в то время, как тела их остаются в праздности и роскоши! Тело всегда первый
ученик души.
И с того часа он ровно переродился, стало у него на душе легко и радостно. Тут впервые понял он, что значат слова любимого
ученика Христова: «Бог любы есть». «Вот она где истина-то, —
подумал Герасим, — вот она где правая-то вера, а в странстве да в отреченье от людей и от мира навряд ли есть спасенье… Вздор один, ложь. А кто отец лжи?.. Дьявол. Он это все выдумал ради обольщенья людей… А они сдуру-то верят ему, врагу Божию!..»
Я должен был не останавливаясь и, главное, в привычных условиях жить, как
ученик по привычке не
думая сказывает выученный наизусть урок, так я должен был жить, чтобы не попасть опять во власть этой ужасной, появившейся в первый раз в Арзамасе тоски.
Добродушно улыбаясь и тяжело дыша, он четверть часа провозился со словом memoires и столько же со словом de, и это утомило Алису Осиповну. Она отвечала на вопросы вяло, путалась и, по-видимому, плохо понимала своего
ученика и не старалась понять. Воротов предлагал ей вопросы, а сам между тем поглядывал на ее белокурую голову и
думал...
Ровно в восемь часов она поднялась и, сказав сухое, холодное «au revoir, monsieur», [до свиданья (франц.)] пошла из кабинета; и после нее остался всё тот же нежный, тонкий, волнующий запах.
Ученик опять долго ничего не делал, сидел у стола и
думал.
Он ловил себя на нехороших мыслях, и ему становилось стыдно, или же он умилялся и тогда чувствовал огорчение и досаду оттого, что она держала себя с ним так холодно, деловито, как с
учеником, не улыбаясь и точно боясь, как бы он не прикоснулся к ней нечаянно. Он всё
думал: как бы так внушить ей доверие, познакомиться с нею покороче, потом помочь ей, дать ей понять, как дурно она преподает, бедняжка.
Но было ясно, что Семен не верил учительнице. Ей крестьяне не верили; они всегда так
думали, что она получает слишком большое жалованье — двадцать один рубль в месяц (было бы довольно и пяти), и что из тех денег, которые она собирала с
учеников на дрова и на сторожа, большую часть она оставляла себе. Попечитель
думал так же, как все мужики, и сам кое-что наживал с дров и за свое попечительство получал с мужиков жалованье, тайно от начальства.
В учительницы она пошла из нужды, не чувствуя никакого призвания; и никогда она не
думала о призвании, о пользе просвещения, и всегда ей казалось, что самое главное в ее деле не
ученики и не просвещение, а экзамены.
И опять она
думала о своих
учениках, об экзамене, о стороже, об училищном совете; и когда ветер доносил справа шум удалявшейся коляски, то эти мысли мешались с другими. Хотелось
думать о красивых глазах, о любви, о том счастье, какого никогда не будет…
Что Христос говорит и
думает это, в этом не может быть сомнения и по ясности его слов об этом, и по смыслу всего учения, и по тому, как он жил, и по тому, как жили его
ученики. Но правда ли это?
Случайности же страданий — те же, как для тех, так и для других, с тою только разницей, что
ученики Христа будут готовы к ним, а
ученики мира все силы души будут употреблять на то, чтобы избежать их, и что
ученики Христа, страдая, будут
думать, что их страдания нужны для мира, а
ученики мира, страдая, не будут знать, зачем они страдают.
Стало быть, Христос
думал о тех судах человеческих, которые должны были засудить его и его
учеников, и засуждавшие и засуждающие миллионы людей.
Китаец,
ученик Конфуция, закрыл глаза,
подумал и потом, открыв их, выпростал руки из широких рукавов своей одежды, сложил их на груди и заговорил тихим и спокойным голосом.